Александр Михайлович Виноградов
(1938−2019)
Русский и итальянский математик, работавший в области дифференциальной геометрии и алгебраической топологии, автор фундаментальных работ по геометрической и когомологической теории нелинейных дифференциальных уравнений в частных производных.
О нонконформизме
Вы, наверное, заметили с каким пиететом все математики говорят о своих учителях, своих научных руководителях. Это очень типично: мы все очень любим тех, кто нас научил математике. Меня математике научил Александр Михайлович Виноградов, который был на десять лет старше и совсем недавно умер. Из всех известных мне людей Александр Михайлович был самый неконформистский неконформист. Для него не существовало никаких устоявшихся правил. Например, если было жарко, он приходил в университет во вьетнамках. Мы, студенты, к этому относились с некоторым восхищением, а у профессуры это вызывало, конечно, отторжение. Он со всеми был на равных — и со студентами, и со всякими высокопоставленными людьми. Если у него возникала какая-то идея, которую он считал важной (а это происходило регулярно), он ни перед чем не останавливался, чтобы попытаться ее реализовать. Он мог пойти на прием к Гавриилу Попову, который тогда был мэром Москвы, и проповедовать ему свои идеи о создании международного университета. Или к министру образования, чтобы тоже убедить его в необходимости каких-то других проектов.
Он не был профессором и никогда им не стал в России, но был прирожденным и замечательным математиком. Но этим его достоинства не ограничивались. Он плавал как рыба. Будучи студентом и аспирантом, он играл в водное поло за сборную мехмата. Он играл в футбол. И играл на скрипке. Он писал стихи. Он очень любил и хорошо знал поэзию Пушкина. И этот его неконформизм проявлялся не только в жизни, но и в математике.
О необычном математике и воровстве идей
Он был необычным математиком. Студентом он учился у знаменитого Бориса Николаевича Делоне (деда диссидента Вадима Делоне) и написал с ним статью по теории чисел. Потом он ушел из теории чисел и уже аспирантом специализировался в алгебраической топологии, совершенно новой и поразительной науке, которая тогда только-только возникала. Долгое время он занимался алгебраической топологией и получил в этой области совершенно нетривиальные результаты мирового уровня, а потом бросил ее и стал заниматься совершенно другой наукой.
Очень трудно объяснить профану, что он сделал в математике. Если на пальцах, то, наверное, так: мы все знаем со школы, что бывает арифметика, бывает алгебра, а бывает анализ, или высшая математика, где проходят производные и пределы. Грубо говоря, Виноградов показал, что все это — одна и та же наука.
Очень многим его идеи были непонятны, и из-за этого возникали такие коллизии: люди читали его статьи, не понимали, потом как-то так по-своему перепонимали это, думали, что это они сами придумали, и публиковали результаты, которые на самом деле были результатами Виноградова. Это его дико злило — он считал, что у него воруют, хотя это не было воровством и они искренне думали, что сами эти результаты получили. Но его невозможно было уговорить, что этот человек чист, что он не вор. Правда, и воровали тоже.
О семинаре, начинавшемся с футбола

Семинар заседал по средам (и сейчас продолжается, но уже под моим руководством, тоже по средам, но в Московском независимом университете). Начинался он часов в пять, а приходили мы на него в два, потому что семинар начинался с футбола. Виноградов оформил себя руководителем группы по общей физической подготовке, поэтому нам были доступны раздевалки и душевые трехзального спортивного корпуса МГУ. Мы приходили и часа два играли в футбол. Команды либо назывались свои-чужие — например, когда мы играли с физиками, — либо старики на молодежь. «Старики» — это были Сосинский, Виноградов, его старший ученик Валя Лычагин, который всего на год меня старше, Митя Алексеевский. А молодежь — это мы и те, кто помладше. После этого мы принимали душ и шли обедать в профессорскую столовую. При этом разговоры велись о математике, о том, что интересного появилось в самиздате, и еще о чем-то в таком роде.
О бескомпромиссной битве
Потом начинался семинар, который состоял из двух частей. На первую образовательную часть приходили все и рассказывали вещи, которые не входили в тогдашнюю обязательную программу студентов мехмата. Потом был перерыв: мы шли пить кофе или сок — это называлось «сачковать». После чего начиналась научная часть семинара, где мы рассказывали о том, какие новые результаты получили мы сами, включая самого Виноградова. И тут уже начиналась бескомпромиссная битва. Несмотря на то что все к нему относились с большим уважением, если что-то не нравилось, можно было сказать: «Саша, что за херню вы несете?» И он воспринимал это как должное.
Об учениках

О моделировании Древней Греции и мечте открыть институт в здании тюрьмы
Он всегда был полон идей, и математических, и организационных. У него была мечта создать свой институт, который под его руководством занимался бы только геометрией уравнений. Виноградов называл эту науку диффеотопия. Он вообще любил игру в слова и был такой математический полиглот и математический лингвист — в смысле любви выдумывать термины, иногда ужасные, а иногда очень удачные.
Начиная с 1990 года он жил на юге Италии, в районе Салерно. Я к нему очень часто приезжал по математическим делам, и мы с ним гуляли по окрестностям. Это было его любимое занятие — такое моделирование Древней Греции. Он идет с учениками, и все обсуждают высокие материи. И вот он останавливался у каждой руины — и чем сильнее она была разрушена, тем более она ему нравилась, — и говорил: «Иосиф, смотрите, какое здание — здесь мы с вами устроим институт диффеотопии». Последней его идеей было перестроить в институт диффеотопии заброшенную тюрьму в городе Авеллино. Это, к сожалению, не осуществилось.
О зоопарке геометрических структур

Виноградов замечательно знал итальянский — он приехал в Италию в 1990 году и сразу стал говорить по-итальянски, не уча его, и стал настоящим итальянцем. Итальянцы его обожали совершенно — он был человек их культуры. А с английским у него всегда были проблемы — он такой романский человек, не англосаксонский. И при этом человек без комплексов, поэтому все, что он хотел сказать по-русски, он ничтоже сумняшеся пытался говорить по-английски. Выходило подчас очень странно и смешно. И тексты он так же писал.
О создании Института Шрёдингера

Виноградов стал носиться с этой идеей, охмурил — а он любил и умел охмурять — некоторых физиков и математиков из Венского университета. Они этой идеей загорелись, и в итоге организовался Институт математической физики имени Эрвина Шрёдингера в Вене. Сначала этот институт занимал две комнаты в большой и старой венской квартире, и я был одним из немногих первых его визитеров (уже позже он получил помещение внутри Венского университета).
У входа в институт лежала тетрадка, на которой было написано: «История Института Шрёдингера». Она начиналась словами, что в таком-то году русский математик Александр Виноградов решил создать институт математической физики в Вене. И вот прошло несколько лет, и вместо этого текста на первой странице написали: «В таком-то году группа математиков, в число которых входил русский математик Александр Виноградов, решила создать…» Потом прошло еще несколько лет, и текст оставался похожим, но имени Виноградова там уже не было. А еще через несколько лет Виноградов исчез из числа членов совета этого института. Он был занозой в глазу у чопорных венских физиков и математиков. Они не хотели делать так, как он хотел, не хотели приглашать тех людей, которых он хотел приглашать, не хотели заниматься той наукой, какой он хотел. И в итоге он с ними расплевался.
К сожалению, так очень часто случалось с его идеями и начинаниями. Ему трудно было ладить с людьми, а людям трудно было ладить с ним. И при этом он был милейшим человеком — общаться с ним было наслаждением. Причем разным людям — не только математикам: он очаровывал всех.
Математиком он был до самой своей смерти. Его дочка Катя мне рассказывала, что буквально за день-два до смерти, в редкий момент, когда он еще был в сознании, она сказала ему: «Папа, может, тебе попить дать?» Он ответил: «Кать, какой попить, *****. Я наконец понял, что такое квантование». И это, возможно, были его последние слова.